Альманах «Российский колокол» № 4 - Альманах Российский колокол

перед которой всякая надежда меркла, и в едва сдерживаемом беспокойстве все искательней, словно ловя в них опору, поминутно заглядывал он в отрешенные, чуть светящиеся забвенной улыбкой глаза старухи.

А разговор сам клонился, подводил к тому. «Но что она может сказать на это – она-то! – засомневался он в волнении, когда наступила невольная пауза новой угрозой, что на ней и кончится их беседа. – Заговорить, нет? И еще – вправе ли я? Да, вот ведь еще что! Ее-то втягивать за собой! Но если это… не так, а как бы вообще рассуждаючи?»

Трудными выдавками слов он прервал паузу:

– Да-а, мы сейчас в такие дали… занесло нас. А я сегодня… знаете, вы правы: я точно… «не в себе» сегодня, да. Не знаю, как и сказать… Я дошел сегодня совершенно до точки, как говорится. Именно так, Ксени Ванна, до самой последней точки в полнейшем смысле. Весь день маялся этими мыслями и только начал немного успокаиваться, как раз вот… что надежда там, и всегда мы будем надеяться, и вдруг, и с такой легкостью, будто само собой, задаю себе этот идиотский вопрос: а как долго? Вообще! Вечно ли, то есть, само человечество-то?.

– Это как так?

– Ну так, прямо! Если без всяких войн там, катастроф. Вот будет ли оно само по себе всегда, вечно? Понимаете – ве-ечно! Или все равно когда-никогда исчезнет все?

– Ох, Паша, что-то тут я… Да как же то возможно разуметь такое, ежели по-вашему, по-теперешни?! – потянула в неведении плечи Ксения Ивановна, как будто нахохливаясь, и нагнулась к ящику стола достать папироску. – И чего этим мозги-то забивать?

– О-о, это уже не от моей воли… если бы! – Павел поднес ей зажженную спичку, сам тоже закурил. – Но это… о, это да, страшный вопрос.

Он дернулся, словно в передроге.

– Лучше бы и не знать его вовсе, не иметь и понятия о нем!.. Согласен. Такое, что когда-нибудь ничего не будет, совсем-совсем ничего! Это и представить-то… Можно вообще, того… до умопомрачения дойти.

– Оборони Бог! Вот оно, горе от ума-то. Не зазря так говорилось. Ай ты, напасть-то какая! – засокрушалась старуха.

Вот-вот! Этого Павел и хотел, чтобы не одному томиться в невыносимом своем тупике, а еще кто-то бы узнал все и разделил бы с ним такое знание сполна.

– Да, истинно горе от ума… Но это со мной только… Об этом никто и не думает, Ксени Ванна, – голова его опять наливалась ломотным гудом. – Сейчас все усилия тратятся на совсем другое: получить власть, достигнуть господства. Над природой, над людьми… да над самой даже человеческой природой – да! Вот об этом весело думать и приятно, это возбуждает, тешит иллюзией всесильности. Вселенную покорить хотим! По-ко-рить!.. Завоевание и покорение – вот девиз наш людской извечный, чего всегда жаждали люди. Целые науки об этом. А вот над тем!.. Вот так, как я… Никому, думаю, и в голову не приходит. Да так и лучше! Видно, сознание оберегается. Ведь если серьезно думать об этом… это… не знаю, страшно, невыносимо, для души своей это просто губительно.

– Да… да, – покорно в свои потирающие одна другую руки кивала Ксения Ивановна. – Человек о-он куда занессе. А вот в Писании что сказано? Забыли Писание-то, забыли. Я хоть в церковь не хожу, грешна тут, а в Бога верую, и Писание читала: там все про нас. «Всяк возвышающий сам себя унижен будет». Вот! Это чтоб в гордыне не возомнились. Вот и твои думы… а! Я тебе, Паша, слушай что скажу. Нельзя людям далеко от земли отрываться, и без опоры-то в душе не по их силам это, да. А кто преступает, тому, вишь, и наказание. И ни в каком не в аду, а здесь еще, зде-есь намучишься. Помыслишь что не по мерке, какая всем дана, тут они и вот тебе, как пиявки, сомнения да мучения… У каждого оно только разно… Не-ет, мы земные люди, земным и жить нам определено. А на такие думы что повело… ой, тут один не воин, ту-ут нужна другая подмога. Ты, Паша, считай меня, старуху, как хочешь, а только скажу тебе – един Бог нам свет, в Нем все. Вы, атеисты, как в потемках, только хорохоритесь. А без Бога что – нет ничего. Все под Богом, и атеисты, и верующие. Те только не знают, раз в душе его нет, вот и страшно бывает. А с Богом ничего не страшно, больше Бога-то и нет ничего…

Павел слушал, вперившись в нее взглядом, слова ловил – это ли? Это ли?!

– Вот говорят: где он, ваш Бог? – разошлась Ксения Ивановна. – Им дай потрогать, увидеть, чисто как Фома неверущий. А Бог, он во всем, потому что он все и сотворил. В это надо только верить и все.

– Да я так-то верю. Есть что-то… что-то такое свыше.

– «Что-то такое»… это что ж? Такая вера твоя, Паша, вишь… никакой пользы от нее, ровным счетом, не спасает она, и утешения нет в ней. А Бог – он утешает. Не сильна я судить об этом и не смею вовсе. А только знаю – ежели с верой к нему, он и помогает нам, и утешает, и направляет нас. Недаром говорят, что Отец наш небесный. И еще сказано: «Его же Царствию не будет конца». Вот это опора, если веришь, и без нее нельзя человеку, никак нельзя. А с ней – никакие твои вопросы не страшны…

Павел вернулся в комнату с тяжелой головой, словно в чаду. Зажег свет. Так и стоял пюпитр с раскрытыми нотами у дивана, на диване – брошенный кларнет. Никогда он инструмент так не оставлял. Взял осторожно и положил в футляр, затем убрал и ноты. С удивлением он все думал о словах Ксении Ивановны – он и не подозревал, что может быть такой подход к этому безысходству, что терзало и давило его весь вечер. И такой подход, кажется, то самое, что может, пожалуй, дать – пока, по крайней мере, – мало-мальски реальную душевную укрепу и облегчение, сходили на нет пограничные захлесты сознания. Конечно, до веры, о какой толковала старуха-соседка, ему было далеко. Никогда это серьезно не занимало его внимание. Библия была для него чем-то вроде «Капитала» Маркса – страшно и подступиться. Впрочем, такой даже мысли не приходило… Кроме того, защищает ведь не знание само по себе, а – как она сказала – если веришь. Это-то и главное, видимо, и особое что-то. Но как?! Как вот взять да и поверить – ощутить в себе эту самую «веру в Бога», какая есть у верующих… чтобы как воздух, как